анка на эвиту:
ее имя, разложенное по слогам, разливается негромким перезвоном колокольчиков по большому загородному дому, где, кажется, нет музыки приятней, чем смех новорожденной малышки. мама перебирает пальцами в воздухе, будто касается ими невидимой арфы, тепло улыбаясь своей единственной дочке, эвите, которая — мама уверена — изменит этот мир. каждый скрип детской кроватки, гул ветра за окном и барабанная дробь редкого здесь дождя складывается в призрачную мелодию, что не доносится до слуха случайных гостей, что стали, скорее, надоедливым правилом, чем исключением, на первом этаже — это все для них двоих, крепко — насколько может позволить себе младенец сжать палец мамы — держащихся друг за друга, для матери и дочки, для софии и эвиты. здесь, за закрытой дверью недавно отремонтированной комнаты, как раз к появлению первого ребенка, творится магия — это продлится до последнего вздоха, от чего сердце юной девушки, пережившей тяжелые роды, трепещет невероятной любовью. в каждом небрежном движении в кроватке, в каждой улыбке и ямочках на щеках, она видит себя, словно смотрится в зеркало. софия ласково поправляет одеяло, напевая santa evita, скорее, для себя, чем для малышки, что засыпает без особых усилий.

как бы эвита хотела запомнить свой дом таким. с льющейся музыкой, подобно горной речке, так плавно огибающей огромные валуны, с распахнутыми окнами, словно нет секретов от окружающего мира, с небольшой, но так горячо любимой, оранжереей на крыше дома, где она всегда могла найти утешение и покой, вне зависимости от тревожного состояния, что терзало душу время от времени. все это было похоже на диснеевскую сказку, с неизменно хорошим концом, несмотря на временные невзгоды, но все поменялось, словно по щелчку пальцев. яркий солнечный свет сменился беспробудной тьмой, белое окрасилось в грязный бордовый, с примесью алого. все привычное пропало, скрылось из поля зрения, когда эвите исполнилось пятнадцать. ровно на следующий день после кинсеаньеры.

все было идеально настолько, насколько это вообще можно представить — безупречные оценки в частной школе, обучение в которой — папа всегда припоминал — оплачивалось из кармана главы семейства, чей труд софия и эвита обесценивали, не давая себе должного отчета. эв лишь качала головой — в отцовские дела, спрятанные глубоко в сейфе в его кабинете, она лезть не хотела никогда, прекрасно понимая, что это будет едва легально. наверное, стоило уже тогда стряхнуть с кончика носа эти розовые очки, что вечно поправляла мама, но они все также неизменно защищали ее взгляд от трещин в отношениях родителей, очевидных проблем с законом у отца и еще с десяток подобных вещей. годовой табель, где не было и места плохим оценкам, подкреплялся хорошим отношением учителей и бесконечным внеурочным занятиям — начиная биологическим кружком и заканчивая занятиями по вокалу, которые эвита любила особенно сильно. привитое мамой трепетное отношение к музыке, кажется, останется с ней на всю жизнь — в каждом слове, произнесенном нараспев, в унисон с софией, эвита чувствовала любовь. чувствует ее до сих пор, придаваясь старым воспоминаниям об их посиделках — только они вдвоем, никого кроме. кастано никогда не жаловалась на отсутствие подруг под боком, часто отпрашивалась у родителей на ночевку (и пусть отец был категорически против), но эти вечера, проведенные наедине, казались ей чем-то особенно волшебным.

с возрастом, с приближением к условному совершеннолетию (черт побери эти мексикански традиции) становилось все сложнее не быть частью папиной работы. любопытство брало верх — тихие телефонные разговоры заканчивались вопросом эвиты «все хорошо?», бесконечное волнение отца по поводу местонахождения своей дочери, бесконечные слезы мамы. хранить в тайне крупнейший наркотрафик в городе, проходящий через их дом, оказалось практически невозможно, как бы эвита не хотела продолжить жить в отрицании. ведь это — не про добро, о котором безустанно твердила мама; не про хороших принцев, что спасают принцесс из высоких башень. с подачи отца, все рухнуло в одночасье, но эвита, к сожалению, не могла ему возразить — не хватало ни авторитета, ни обдуманных аргументов. папа пообещал, что это — вся грязь и преступность, что вертится рядом с ним — никогда не коснется его семьи, но он крупно ошибался. одна пуля, пущенная аккурат в затылок софии, перевернула их жизнь с ног на голову.

в один момент пропало всякое желание учиться — оценки значительно просели, но в этот раз отец не имел ни единого права требовать с дочери прилежной учебы; после похорон, где скопилось невероятное количество незнакомых эвите людей, исчезло, будто его погребли вместе с телом мамы, влечение к музыке — все стало совершенно другим, серым, пресным. и это чувство бесконечной апатии, кажется, останется с ней навсегда — даже в самые беззаботные моменты, сознание будет отправлять ее обратно, в самые грустные воспоминания, в те дни, проведенные в обнимку с подушкой, залитые слезами и саднящие в горле очередными всхлипами. кажется, именно тогда пропасть между эвитой и ее отцом возросла до невиданных размеров — они не в силах были услышать друг друга и если раньше общаться им помогала софия, то после ее смерти — кромешная тьма.  эвита повзрослела. во всех возможных смыслах, ведь рядом не было человека, на которого она привыкла полагаться всю свою осознанную жизнь. мама обещала, что с каждым днем, мир будет открывать перед ней новые двери, но те, будто сговорившись, соревновались — кто сильнее шлепнет эвите по лицу.

выпускные экзамены и момент поступления в колледж — причина в очередной раз поругаться с отцом, что настаивал на юриспруденции, а в эвите плескалось неутолимое желание сделать все наоборот, уехать вдоль побережья на старенькой развалюхе с незнакомцами на задних сиденьях. лишь бы раз вдохнуть тот запах свободы, что она чувствовала раньше.

очевидно, если вы встретите эвиту сейчас, это произойдет здесь, в лос андежелесе, а не на противоположном конце страны — в состязании с отцом она проиграла, после школы поступив на юридический факультет. правда, оказалось, что в этом нет ничего страшного, иногда кастано даже в силах вспомнить, как трепетно относилась к учебе раньше.

единственная закрытая дверь в ее жизни по сей день — долбанная л ю б о в ь, способная оживить ее, наполнив своей силой. и она, буквально, ждет у порога, подобно преданной собаке, виляет хвостом и готова зацеловать эвиту до смерти, но отец, не способный позволить эвите принять хоть одно самостоятельное решение, возникает ровно в тот момент, как только эвита решается на необдуманный поступок — все тот же самый, позволить себе влюбиться в уличного музыканта и быть счастливой до конца своих дней, но у отца совершенно другие планы, имя которым — ройс барр.