mitchell reed
митчелл рид
× × ×
fc: robert pattinson
меридиан, айдахо // дата рождения // человек // разнорабочий — волонтёр местного рехаба
[indent] митч ухмыляется и тушит сигарету прямо об изголовье старой кровати: ей уже не страшно ничего. бычок отправляется в бутылку вчерашнего недопитого пива, а он откидывается на истончавшую давным-давно подушку и заводит руку за голову. девица рядом с ним – её, кажется, зовут в самом деле николь, но на площадке она всем известна, как шарлотт – ещё не вышла из образа и смотрит на него так, будто готова выйти на второй круг. её ладонь скользит по его животу вниз. рид шумно выдыхает и приподнимается на локтях, чтобы вновь слиться с ней воедино и спутаться в дырявых простынях.
митчу ещё неизвестно, что через полгода она заявится к нему снова и сообщит о том, что ждёт от него ребёнка. а он, как последний придурок, поверит и купит недорогое кольцо в ближайшем ювелирном. митчу ещё неизвестно, что даже глубоко беременной его супруга сумеет ему изменить, но от переезда из лос-анджелеса не откажется, и они вместе свалят в спокойную санта анну. митчу ещё неизвестно, что он проникнется мечтой о спокойной семейной идиллии до такой степени, что добровольно сляжет в рехаб. митчу ещё неизвестно, что девочку они назовут эмбер, но для него она всегда будет малышкой эми, а когда она подрастёт, в её лице не будет ни единой его черты. митчу ещё неизвестно, что николь сбежит обратно, покорять голливуд, не отметив и первый день рождения дочери, а сам он останется один на один с ответственностью, на которую никогда не рассчитывал.
митчеллу придётся несладко – это факт. ребёнок будет требовать больше внимания и заботы, чем требовала любая, даже самая приставучая девушка в его жизни, и ему придётся учиться быть взрослым по ходу дела. уход за ребёнком придётся совмещать с любой работой, за которую он сумеет зацепиться: и дневную, и ночную – потому что скромных накоплений не хватит и на полгода. митч поставит на уши родителей и сестру, но получит от них лишь прохладные слова сожаления и скромный банковский перевод «эми на игрушки». в качестве бонуса ему предстоит узнать и о том, что с розовощёкой улыбчивой малышкой на руках шанс познакомиться с симпатичной молодой мамочкой в парке возрастает примерно на шестьдесят процентов. с другой стороны, ночные кошмары этой же самой розовощёкой улыбчивой малышки на все сто процентов добивают остатки либидо, сохранившиеся после многих лет работы в порно.
ему придётся выслушивать сотни советов от всех, кому не лень: от пожилой соседки мисс ричардсон (ругаться с ней нельзя – она всегда готова посидеть с малышкой, пока рид на работе) и до напарницы энни (с ней ругаться можно – и митч ругается, от души – всего лишь двадцать лет, а пролезет в каждую щель и без мыла). так митч узнает, что ненавидит непрошенные советы. ещё митч узнает, что ненавидит механические голоса из детских игрушек, жутковатые песенки из мультфильмов и запах присыпки. с другой стороны, он безумно полюбит эми, и в её благополучии увидит смысл всей своей собственной жизни, а потому будет стойко терпеть всё, ради того, чтобы поднять её на ноги и подарить ей то будущее, которого она, несомненно, заслуживает. митчеллу ещё неизвестно, что он впервые полюбит по-настоящему, и эта любовь никогда не разобьёт ему сердце.
митчелл привяжется к санта анне, и вместе с эми они осядут в небольшой квартирке в спальном районе: ему придётся влезть в кредиты, но он полюбит свой новый дом куда больше комнаты в лос-анджелесе, пропахшей пивом и табаком. курить он, кстати, так и не бросит, но с другими вредными привычками постарается завязать, хоть иногда и будет позволять себе пару бутылочек пива. после рехаба он даст себе обещание больше никогда не касаться иглы и будет стойко его держать, даже в самые трудные времена. рид вернётся в рехаб – и не раз – но только в качестве волонтёра. своё призвание ему удастся найти в помощи другим людям. таким же, каким некогда был и он сам: то ли случайно ступившим на неверный путь; то ли нашедшим в наркотиках своё последнее утешение. мотивационный спикер из него до сих пор никакой, но ребятам, отчего-то, общаться с ним понравится – а он будет радоваться тому, что годен не только светить яйцами крупным планом и с радостной улыбкой глотать таблетки от диареи на камеру.
митчу ещё неизвестно, что в его сердце хватит места не только для дочери. ему посчастливится встретить обладательницу самых прекрасных глаз и сладко пахнущих волос, от которой само нутро будет переворачиваться и замирать в ужасе. ему будет страшно коснуться её лишний раз, а долгими ночами он будет ненавидеть себя за то, что этого не сделал. внутри поселится глубокая, ноющая тоска по ней, совершенно особенной, так неожиданно ему открывшейся.
[indent] но это всё будет потом, а пока – минет от одной из самых распущенных девок из всех, кого он встречал на съёмках, и игла под кожу вместо утреннего кофе.
[indent] всё было хорошо: хорошо, но, как и прежде, не долго.
а затем — старый сценарий. в котором битая посуда царапает тонкую кожу, а крошка впивается в ступни; в котором среди криков уже не разобрать некогда ласковых интонаций; в котором она довела его, а он не смог и дальше сдерживать эмоций.
когда голос срывается в хрип, из которого едва ли возможно собрать целостные предложения, в ход идут кулаки. она бросается на него с такой яростью, какую не способно обычно выдерживать тело. голос внутри заливается холодящим душу смехом. он отвечает — он защищается. сначала пытается заломать руки, но она ловкая и вертлявая, и знает отлично каждый его ход наперёд. тогда он толкает её, да с ошибочной силой. то ли специально, наказывая, то ли не рассчитав, пока сознание окутывает злость. она запинается о журнальный столик, не удерживает равновесия, сначала больно бьётся о него, а затем и вовсе оказывается на полу.
кто прав в этом скандале, а кто виноват; кто начал его, а кто подхватил — спустя сутки с лишним оно уже не столь важно. и та истина, за которую они так яростно сражались, оставляя в душах друг друга новые раны, уже улетучилась. а на их сутулые плечи легла только новая тяжесть последствий содеянного.
далия в больнице, куда до последнего отказывалась ехать. на все процедуры, думать о которых просто-напросто мерзко, уйдёт много денег, которые в их семье не бывают лишними. она сминала простыни, пропитанные собственными слезами и потом, металась под одеялом, то скручиваясь гибкой пружиной, то вновь распрямляясь; стонала от боли и плотно сжимала зубы, вопрошая у неизведанных высших сил, за что ей такие страдания; обессиленно плакала, пока илай не выдержал и не вызвал скорую помощь. от обезболивающего стало легче физически, но укрепилось сознание, подарив девушке больше сил и времени на самобичевание. она как будто бы знала, что происходит, с первой же судороги внизу живота. она как будто бы поняла ещё до того, как увидела сгустки отвратительной бурой крови.
«я вешала шторы в гостиной» — эта ложь обрастает деталями по мере того, как далии приходится её повторять. сначала медикам из скорой помощи, затем — врачу в приёмном отделении, а после, ещё раз, узисту, и снова — хирургу и его ассистентке. шторы становятся новыми — она рассказывает о них вслух, представляя те, что чуть не купила не так давно в каком-то онлайн-магазине. табуретка, на которой она стояла, чтобы дотянуться до карниза — старой и расшатанной. илая и вовсе в её рассказе нет дома, ведь шторы — один из сюрпризов на их особую дату. чайке легко даётся красивая ложь, если ею можно прикрыть уродливую правду. очередной эпизод превращается в нелепую случайность; преступление, вину за которое им обоим теперь нести на плечах до конца дней — несчастным случаем.
в больнице все обходятся с ней ласково и бережно, хором голосов убеждая в том, что всё ещё впереди. далии же хочется только сдохнуть, да освободить койку кому-то, кто заслужил её, со всеми прилагающимися почестями, больше. наверное, хорошо, что ребёнка они угробили — лучше закончить эту жизнь до того, как она успела начаться, чем сломать жизнь живому маленькому человеку. а не ломать она не умеет. илай, наверное, справился бы, но не она.
(но если на самом деле: ей хочется снова биться в истерике, сбивая в кровь костяшки на кулаках, оставляя по всей больнице красный след на стенах. хочется кричать во всю глотку о том, что этим днём погиб не сгусток клеток, выскобленный из её рубцованной матки, а блядские мечты о том, что их деструктивные и токсичные отношения когда-нибудь сумеют породить хоть что-то хорошее. на самом деле, так больно, возможно, ей не было ещё никогда, но обезболивающие подавляют не только боль, но и эмоции, заставляя их ужиматься подальше в сердце).— привет, — она искренне рада его видеть: он отвлекает от мрачных мыслей, от кошмарных снов, от себя самой. ей уже не больно просто сидеть, на лбу нет ни капли испарины. просто немного бледная, просто холодные пальцы и глубокие тени под глазами, просто капельница в руке, да с две страницы медицинских рекомендаций, просто горе, перекроившее лицо до неузнаваемости. илая далия совсем не боится: бояться, скорее, стоило бы ему её самой. боится, что он обвинит её в чём-то — это возможно — но, даже если и так, то будет прав.
и всё равно надеется, что не будет.
илай не знает ещё, но ей хочется рассказать о том, что больничные коридоры, холодные руки гинекологов в синих перчатках, сочувствующие взгляды медсестёр и эта неописуемая душевная боль ей, вообще-то, знакомы. у далии не так уж много секретов, в особенности от мужа, которому доподлинно известны самые тёмные и страшные грани её души, но один всё же есть.
— иди сюда, — тянет к нему руки, словно доверчивый ребёнок, что тянется к родителю. сдвигается в самый угол койки, будто бы это хоть как-то поможет его сюда уместить. лечь рядом у илая не выйдет — как бы он не старался, но хотя бы присесть точно сумеет. далии нужно его касаться. чувствовать родной запах одеколона и стирального порошка.
— ну же. мне не больно, вообще, обещаю.от тактильного голода и мыслей гнетущих хочется взвыть.
