daniel turner, 18
tyler young
дэниел «дэнни» тёрнер
12th grade1; команда по плаванью2; bisexual
○ ○ ○
[indent] Дэнни жуёт свои резиновые блинчики на завтрак, щедро заливая их карамельным сиропом. Это – последний звоночек из детства, единственное, что связывает Дэнни из не-столь-далёкого прошлого с Дэнни настоящим.
В прошлом он был тихоней и плаксой, маменькиным сыночком, прилежным ребёнком. Пока младшая сестра маленьким ураганом носилась по всей округе, то и дело нанося всем, включая саму себя, повреждения лёгкой и средней тяжести, Дэнни складывал камни в высокие башни и читал книги про динозавров и драконов. Он никогда не лез в большие компании – они его пугали. Не интересовался играми в войнушки и искренне сочувствовал Тому больше, чем Джерри. В нём не взрастили лидерских качеств: воспитали лишь эмпатию и сострадание – что мама считала победой, а отец – большим провалом.
Отец всегда хотел ещё одного сына. Дэнни весело поддакивал ему раньше – мол, мам, а давай ты родишь нам ещё одного братика! – а с возрастом всё наконец понял.
Быть может, его мать и была права, воспитывая в сыне больше сочувствия, и не пытаясь с пелёнок взрастить в нём воина. Своё дело в закалке характера всё равно сделала школа. Более бедные и озлобленные, но физически сильные дети. Любители издевательств и травли. Не всегда Дэнни был прямой их жертвой, но всегда чувствовал на себе ответственность защитить того, кто слабее, а потому каждый раз влезал в чужие разборки и собирал чужие тумаки. Разумеется, в первую очередь, ответственность на себе он чувствовал за младшую сестру, но с Эллис всё было проще – её любили, и к ней никто никогда не лез и не приставал. Впрочем, доброта помогла и Дэниелу обзавестись парой-тройкой хороших друзей, с которыми он до сих пор вертится в одной компании.
То, что из Дэнни не выйдет безоговорочного лидера, было ясно сразу, но отец в моменты своих редких домашних проявлений, не покидал идеи «воспитать в единственном сыне мужчину». Его записывали и в студию робототехники, и на борьбу, и даже отправляли в бойскауты, но ни одно из этих увлечений надолго в жизни Тёрнера не задержалось. С горем пополам удалось сойтись на школьной команде по плаванию – пускай отец и не считал это настоящим спортом, но в воду Дэнни влюбился с раннего детства, и до сих пор при каждой возможности прячется ото всех реальных проблем в её глади.
От него отставали в семье лишь тогда, когда всё внимание на себя переключала Эллис: да, она доставила родителям немало переживаний своей внезапно нагрянувшей эмо-стадией, но при этом всё равно осталась гордостью семьи с ярким характером и весьма определёнными планами на будущее. Дэнни же всегда оставался обычным – ничем неотличимым от остальной массы учеников. Он носил растянутые серые спортивные кофты и синие джинсы, обожал свою приставку, а когда пришло время пригласил на танцы девочку, которая давно ему нравилась. Средний балл всегда крутился где-то между 3,5 и 3,9, а Дэнни всё больше удовольствия получал от своей посредственной жизни.
Сначала родители развелись. В глазах Дэниела на тот момент это оказалось настоящим предательством со стороны матери – он обозлился на обоих родителей одновременно. Когда мама погибла, осознание того, чья в самом деле в этом разводе была вина, ударило с двойной силой, и вся горечь потери выплеснулась на отца, что окончательно испортило их отношения. Дома стало совершенно неуютно, и ситуацию уже было не исправить ни подарками, ни деньгами, ни любыми разрешениями и вечеринками. В конце-концов, ситуация между сыном и отцом обострилась достаточно, чтобы дойти до рукоприкладства, и теперь Дэнни всё чаще остаётся ночевать у друзей, когда Тёрнер-старший возвращается домой из своих командировок.
Дэниелу всего восемнадцать – у него впереди вся жизнь, но он понятия не имеет, что с ней делать. Его гнетёт собственный дом и весь этот город; он не знает, что хочет делать дальше, когда школа закончится; а ещё красивые девочки вдруг перестали быть красивее мальчиков. Из постоянного в его жизни: любимый пёс, семейные скандалы и блинчики с карамельным сиропом на завтрак.
○ ○ ○
основные предметы английский язык и креативное письмо ● алгебра ● астрономия | ||||
дополнительные предметы | ||||
плаванье | социология | принципы бизнеса и финансов | ||
Заметка номер один на будущее: всё, что берёт своё начало где-то в Азии и является наркотиком – вероятно, может убить любого простого белого задохлика. Заметка номер два: всё, в описании чего присутствует имя Гитлера, также лучше обходить стороной. Впрочем, времени для заметок у Гаса больше нет. В один момент он закидывает в себя три шота текилы подряд, а в другой – продаёт свою задницу какому-то безымянному парню за круглую красную таблетку в трубочке банки с колой. Ему стыдно: перед Господом, перед самим собой, даже перед бабушкой – но денег на наркотики нет, а на душе так паршиво, что другого выхода он просто не видит.
Уже полчаса спустя Огаста трясёт. Он не ощущает своих рук – он их видит, и только с опорой на зрение может сказать, что с ними происходит. Голова раскалывается: ему говорили, что от этих таблеток станет лучше, но лучше почему-то не становится. К горлу подступает тошнота, но в желудке абсолютная пустота. Абсолютно каждое ощущение в теле усиливается в несколько раз. Он мог бы стать самым большим супергероем-неудачником: его глаза видят лучше, уши слышат громче, кожа чувствует острее, вкусы ощущаются фантомно, а отдельные тонкие запахи различаются на раз-два в амбре дешёвой университетской вечеринки, но всё это в сочетании приносит катастрофическую боль. Такую, что на лбу выступает испарина, тело сковывают судороги, дышать становится тяжело.
В голове бьётся только одна мысль: всё это можно прекратить.
Клич о помощи в извращённом наркотиком сознании превращается в собственное руководство к действию.— Отвали, — он бросает это кому-то, кто пытается перехватить его по пути на кухню. Удивительно, что всё ещё осознаёт, где в этом доме находится кухня. Простой план так же прост в реализации, каким он кажется и в мыслях. Гаса могло бы испугать и оскорбить то безразличие, с которым его пропускают к ножам: всем всё равно. На кухне в принципе не так уж и много народу – весь алкоголь заранее вынесли в гостиную и на задний двор – теперь здесь какая-то парочка, которой интереснее вылизывать рты друг другу, чем останавливать суицидального торчка, да какой-то несчастный с разбитым лицом в поисках льда. Он может позволить себе греметь шкафами и ящиками, ронять на пол стекло, выставлять с верхних полок все баночки и не убирать их на место.
У Огаста слишком мало друзей, чтобы хоть кто-то заметил, что с ним происходит что-то не то. А те ёбыри, что были бы рады перехватить его под конец этой тусовки, с тем же удовольствием долбили бы и труп – меньше сопротивления. Ронни здесь тоже нет. И не то чтобы МакМиллану вообще хочется об этом думать.
Он берёт в руки самый блестящий и гладкий из всех ножей. Их вес отёкшими и занемевшими ладонями не прочувствовать, поэтому ориентироваться вновь приходится на внешний вид. Прячет его за пояс узких джинс. Он торчит поверх свободной майки, но всем по-прежнему всё равно, и юноша легко и беспрепятственно преодолевает путь к туалету. Там свободно, но пахнет плохо и защёлка не слушается. Впрочем, та самая мысль – закончить всё это можно легко и быстро – мотивирует к продолжению. Он сползает на холодный пол по стене, опирается на сиденье унитаза локтем и вытаскивает своё орудие грядущего убийства. Руки всё ещё не работают. Музыка всё ещё слишком громкая и давит на виски. Синие вены выпирают на бледных запястьях. Тонкие частые белые поперечные шрамы образуют неровную линовку.
Огаст прекрасно знает, что чтобы всё было по-настоящему, резать надо вдоль.
Ножик не входит в плоть, словно в тёплое масло. В какой-то литературе с прошлого года использовалась эта метафора, и теперь МакМиллан точно знает, что автор никогда не пытался проткнуть кожу. Она эластичная – ножик даже не оставляет следа. Он давит сильно, он даже ёрзает им по руке, надеясь распилить толстый слой, но ничего не выходит: будто бы непослушные руки сами наращивают броню, не даются и защищаются. Это вызывает панику. Почему оно не заканчивается? На глазах выступают слёзы, но Огаст будто не замечает никакого помутнения – смотрит и сквозь карие линзы, и сквозь слёзы, пытаясь сделать с рукою хоть что-то. Начинают проступать красные полосы, но это не царапины, даже не кровь. По-прежнему нет ни одного ощущения ни в ладонях, ни у локтей, ни в самых кончиках пальцев, но голова начинает кружиться.
Неудача обсессивных попыток расковырять руку в кровь тупым столовым ножом раздражает практически так же сильно, как раздражает скрип открывшейся двери и внезапный сквозняк, тянущий по полу. В какую-то секунду нож хочется вонзить прямо в кроссовок на пороге. В другую – кажется хорошей идеей попросить помощи.
— Не работает... — Огаст смотрит на человека снизу вверх, но не различает лица за резким светом, щурится. Протягивает ему нож лезвием вперёд, но с немой мольбой прикончить его, потому что самому ему явно не справиться.
